Он слишком долго пробыл рядом с ней, чтобы ошибиться. Пульс не прощупывался. Она не дышала. «Скорая» прибыла только через полчаса, а может, и позже. Реанимация к тому времени уже была невозможна. Смерть мозга наступает уже через четыре минуты кислородного голодания. В случае Дреа даже самые героические усилия по ее оживлению не дали бы результата. Тот малый в комнате ожидания сказал, будто врачи уже собирали вещи, когда Дреа начала дышать. Пытались ли они вообще ее реанимировать? Ведь она к тому моменту уже давно была мертва.
И вот она, несмотря на все, как ни в чем не бывало сидит на больничной койке, как есть живая, говорит и радуется, что ей дали желе.
Это настоящее чудо. Но еще большее чудо то, что ее мозг в полном порядке. В чудеса Саймон не верил. Если у него в жизни и была какая-то философия, то она ограничивалась классическим «Дерьмо случается», и, как правило, самое скверное дерьмо. Реже бывает получше, но всегда – дерьмо. Живешь себе, живешь, а в конце небытие.
Но тут… тут нечто такое, что не поддавалось никакому разумному объяснению. Загадка не отпускала Саймона, и ему пришлось посмотреть правде в глаза. Ведь что-то вернуло ее к жизни.
Саймон открыл глаза и невидящим взглядом уставился на витраж.
Неужели, период между рождением и смертью это не только постепенная утрата организмом жизненных сил? Что обладает способностью вернуть жизнь остывающему телу? Если есть нечто такое… значит, смерть не конец.
И после смерти существует продолжение в каком-то ином мире, в каком-то ином измерении. И значит, важно, как ты прожил свою жизнь здесь, на Земле.
Саймон не различал добро и зло, эти понятия никогда не имели для Саймона значения. Он был тем, кем он был, и делал то, что делал. Для прохожих с улицы он не представлял опасности. Он не желал им зла и не презирал их. Порой даже чувствовал по отношению к рядовым гражданам нечто вроде симпатии, потому что они продолжали жить, несмотря ни на что. Они работали, по вечерам возвращались домой, ужинали и смотрели телевизор, потом ложились спать, а наутро вставали, и все повторялось снова. В подобной рутине живут тысячи, на ней зиждется мир.
Саймон презирал тех, кто грабил простых людей. Тех, кто считал естественным получать без усилий то, ради чего остальным приходилось трудиться. Эти проходимцы были уверены, что только дураки и идиоты зарабатывают себе на жизнь. Саймон же, в свою очередь, считал нормальным убивать этих подонков.
Однако, рассуждая логически, он живет еще хуже, чем они – не в материальном плане, разумеется, а в том смысле, что душа его мертва, словно пустыня.
Его ожидала черная бездна, разверзшаяся под его ногами. Это то, что он заслужил. Но у него все же есть шанс изменить свою земную жизнь. Благодаря Дреа он увидел то, чего не замечал прежде, уверовал в то, что за пределами этого мира нас ожидает продолжение. Значит ли это, что над нами Всевышний?
Благодаря Дреа он увидел, что смерть ходит за ним по пятам, понял, что ждет его, если он будет жить так, как жил до этого. Но он не знал, получит ли шанс, если осудит и в корне изменит себя.
Мысль показалась ему очень простой, зато сулила ему новую жизнь.
Саймон ощутил жуткую, удушающую боль. Стон раненого животного, беспомощного и страдающего, исторгся из его груди.
Сбоку отворилась дверь, до сих пор не замеченная Саймоном, – недопустимая, непростительная оплошность с его стороны: ведь подобная ошибка может привести к погибели.
– Не хочу вам мешать, – послышался тихий мужской голос, – но я слышал…
Он слышал приглушенный мучительный стон.
– Если хотите поговорить… – продолжил человек, так и не получив ответа.
Саймон медленно встал, чувствуя себя таким усталым, словно не спал несколько дней подряд, и таким разбитым, словно упал со скалы. Он обернулся и посмотрел на невысокого мужчину средних лет в обычном костюме, без ризы или белого воротничка. С виду невзрачный, худощавый и лысоватый, этот человек тем не менее обладал какой-то внутренней силой, которая придавала ему значительность.
– Я воздаю благодарность за чудо, – просто сказал Саймон.
Семь месяцев спустя
– Энди, заказ!
Бросив взгляд через плечо на кухонное окошко, где Гленн водружал на стойку, доходившую ему до плеча, тарелки с гамбургерами и дымящимся картофелем фри, Андpea Пирсон продолжила составлять с подноса тяжелые тарелки. Гленн, хозяин и он же повар закусочной «Гленнз трак стоп», живо раскладывал еду по тарелкам. Обычно вечером в пятницу водители грузовиков возвращались домой, и в заведении было не продохнуть. Работа тяжелая, зато чаевые давали щедрые, да и Гленн платил «в конверте», так что Энди все как нельзя более устраивало.
– Сейчас принесу дозаправку, – сказала она трем водилам, сидевшим за отдельным столиком за перегородкой, и поспешила за едой, пока та не остыла. Она разнесла заказы и, поставив на поднос кофейник и кувшин с чаем, стала обходить столы, чтобы наполнить опустевшие чашки и стаканы. Все официантки в заведении крутились как белки в колесе – разносили подносы с едой, лавировали, покачивая бедрами, в лабиринте столов и стульев.
– Эй, Энди, – окликнула ее одна женщина-водитель, когда та проходила мимо, – погадай мне.
Женщину звали Касси. Крашеная блондинка с темными у корней волосами и толстым слоем косметики на лице, она была затянута в джинсы и ходила на высоких каблуках. У определенного контингента мужчин-водителей она пользовалась большим успехом. Те, что имели более-менее налаженную жизнь, к ней не приставали. Этим вечером, однако, Касси сидела в компании женщин-водителей. Они, как видно, устроили девичник и мужчин игнорировали.